Я крепко сжал ее в объятиях.
— Боже мой, Эмма, как все это ужасно, зачем ты мне об этом рассказываешь?
Со слезами на лице, ставшем внезапно торжественным, она произнесла:
— Потому что я его ненавижу, а вас люблю, Жеф!
— Вы меня любите?
— Ну неужели вы думаете, что я стала бы предлагать вам себя, если бы не любила? Вы вызываете у меня искреннее восхищение, я уже успела привыкнуть к вашему присутствию. Вы необыкновенный человек, на вашем фоне Фернан производит впечатление недоумка.
— Эмма, не стоит так говорить!
— Я говорю то, что думаю. Господи! С каким удовольствием я отделалась бы от него! Каждую ночь меня едва не выворачивает наизнанку, когда он залезает ко мне в постель.
— Любимая моя, бедняжка…
Я вновь страстно принялся ее целовать, словно хотел напиться молодости с ее губ… Наконец, Эмма осторожно отодвинулась от меня.
— Не мешало бы привести себя в порядок. Если он увидит меня в подобном виде, то сразу заподозрит неладное.
Передача на научные темы закончилась. Диктор объявила о выступлении критиков. Через минуту я открыл рот от изумления, увидев на экране Медину. Ведущий передачи принялся задавать ему вопросы по поводу его статей, интересовался планами на будущее. Мой эксплуататор с милой улыбкой рассказывал в деталях о том, как он создает «свои» шедевры, о мотивах, которые вынуждают его вмешиваться в течение жизни и бичевать пороки нашего времени. Он с блеском исполнял роль звезды, а точнее, мессии, ниспосланного небесами передать людям послание Божие.
Самым удивительным было то, что его воспринимали всерьез. Париж поражает своей терпимостью к людям, объявляющим себя гениями… Меня же душило глубочайшее презрение к этой присвоившей себе мой талант марионетке, ловко жонглирующей написанными мною фразами. Теперь я увидел его в истинном свете, без прикрас: мелочным, коварным, полным злобы, ненависти и желчи. Кукла, марионетка, играющая роль, которая ей не по плечу, говорящий попугай, который произносит заранее вызубренный текст. Фернан Медина торжественно пообещал очередную серию статей, в которых с еще большей непримиримостью он будет «сыпать соль на раны, срывая маски» и тому подобное.
Когда в гостиной появилась Эмма, бледная, как посмертная маска, физиономия Медины все еще маячила на экране, злобно поблескивая глазами. Некоторое время Эмма молча смотрела на мужа. Как только ведущий произнес заключительную фразу, она выключила телевизор.
— Теперь мне понятно, почему он не хотел, чтобы вы смотрели сегодня телевизор, — пробормотала она.
— То есть как?
— Фернан дал мне указание отвлечь вас сегодня от телеэкрана.
Я вздрогнул.
— Значит, ты предложила мне заняться любовью в качестве отвлекающего маневра?
— Если честно, то поначалу дело обстояло именно так. Но под этим предлогом я хотела осуществить свое самое горячее желание, Жеф.
— А Фернан догадывался, что ты для выполнения его распоряжения выберешь подобный вариант?
— Нет, конечно, но я убеждена, что ради своих амбиций он бы сумел закрыть на это глаза. Вы ведь видели, как распускал хвост этот павлин?
— Эмма, я хочу знать одну вещь!
— Что, Жеф?
— То, что произошло между нами, — это серьезно?
— Да, Жеф. Вы сделали меня по-настоящему счастливой. Я клянусь, что никогда не думала, что смогу испытать нечто подобное. Верьте мне!
— Я тебе верю!
5
Медина вернулся к полуночи. Увидев нас, он с сияющей улыбкой воскликнул:
— Еще не спите?
— Нет, — ответил я. — Слишком интересной оказалась вечерняя телепрограмма.
Улыбка мгновенно слетела с его лица. Ее место заняла привычная маска.
— Так вы видели?.. — неопределенно произнес он.
— Ну конечно, я вас видел.
— Я выглядел не слишком неуклюжим?
— Напротив, вы были просто великолепны! Вряд ли я смог бы выглядеть лучше, окажись перед камерами.
— Не нужно издеваться, Жеф. Мне было страшно неприятно все это, но не удалось отвертеться…
— Ну естественно! Слава требует жертв. Я помню это еще по старым временам.
Сидя на том самом диване, где незадолго до этого мы с такой страстью занимались любовью, Эмма с беспокойным видом смотрела на нас. Медина растерялся, не зная, как себя вести. Он чувствовал мой гнев и мучительно искал способ его усмирить или, по крайней мере, ослабить. Внезапно ему на глаза попался чемодан, о котором я совершенно забыл. Чемодан стоял посреди комнаты и выглядел весьма многозначительно.
— Это еще что такое, Жеф?
Я рискнул ухмыльнуться.
— Сами видите: мой чемодан.
— А почему он здесь?
— Дожидается меня. Я уезжаю, Медина. Мне осталось лишь поблагодарить вас за гостеприимство…
Медина, вероятно, побледнел бы, если бы уже не был белым, как мел. Его и без того тонкие губы вытянулись в ниточку.
— Что вы хотите этим сказать, Жеф?
— Природа обделила меня даром заниматься журналистикой с помощью посредника. Это абсолютно не соответствует моему характеру. Поэтому я предпочитаю все бросить!
Медина выглядел раздавленным. Судя по всему, я нанес ему страшный удар, разрушив его уже начавшие осуществляться планы коротким словом: кончено!
Намерение уехать было полной неожиданностью и для меня самого. Оно пришло мне в голову внезапно при виде этого лукавого существа и моего чемодана. Возникшую между ними причинно-следственную связь я расценивал как знак судьбы. Более того, отъезд представлялся единственным способом прекратить эту постоянную эксплуатацию, жертвой которой я стал.
Я старался не смотреть на Эмму, так как ее полные отчаяния глаза могли бы поколебать мою решимость и заставить еще раз изменить свои планы.
Медина молча снял пальто, бросил его на спинку кресла и направился к бару, чтобы налить себе коньяка в пузатый бокал. Этому славному парню требовалось взбодриться!
— Послушайте, Жеф, черт бы меня побрал, если я что-нибудь понимаю в вашем поведении!
Его голос дрожал. Он изъяснялся ворчливым и неуверенным тоном, словно человек, переживающий большое горе, но пытающийся держать себя в руках.
— Мне казалось, что вам хорошо в моем доме, что вы почти счастливы, — продолжал он.
— Я тоже так думал, Фернан, но, как выяснилось, это далеко не так!
— Неужели на вас так подействовало мое выступление по телевидению?!
— Возможно. Хоть я вас и видел каждый день, но потребовался свет юпитеров, чтобы понять, что вы из себя представляете в действительности.
— Жеф, вы слишком честолюбивы и не можете мне простить, что я сыграл перед камерами вашу роль!
— Вы сыграли вовсе не мою, а свою собственную роль! Неужели вы думаете, что я стал бы с такой претензией распускать перья перед ведущим? Лишь закомплексованный неудачник может вести себя подобным образом!
Медина застыл. Его глаза провалились в глубь глазниц, словно пытались спастись бегством.
— Вы не в состоянии связать на бумаге пару слов. Единственное, что вы можете хорошо делать, — это написать свое имя под моими статьями.
— Я умею также прятать, кормить и давать возможность работать человеку, находящемуся вне закона.
Медина сбросил маску любезности, показав свое истинное лицо, на котором отпечатались низость и коварство. Вся гнусность, которая накапливалась в глубине его души, готова была выплеснуться наружу.
— Я для вас — пишущая машинка, Фернан. Вас вполне устраивает, что я вне закона. Что ж, пусть со мной случится самое страшное, но я не желаю больше создавать вам имя, оставаясь в тени! Я не копировальный автомат, вы слышите?!
Рассмеявшись, я продолжал:
— Карьера Фернана Медины оказалась слишком короткой! В вашей газете долго будут гадать, почему у вас столь внезапно пропал писательский дар!
Эти слова пронзили его прямо в сердце. Срывающимся голосом Медина завопил:
— Вы останетесь и будете писать, если дорожите своей шкурой!
Этот выпад, как ни странно, подействовал на меня успокаивающе. Стало ясно, что приютивший меня человек — самый настоящий подонок. Я правильно сделал, что высказал ему все в глаза, а самое главное, слова Эммы оказались чистой правдой. Я подошел к чемодану и, наклонившись, взялся за ручку.
— Прощайте, Эмма, — произнес я, тяжело вздохнув. — Желаю вам поскорее расстаться с этим убожеством!
Медина рванулся в мою сторону и в ярости пнул чемодан ногой.
— Если вы сейчас уйдете, я позвоню в полицию и добьюсь, чтобы вас арестовали, а затем организую кампанию против вас. Ваши враги обязательно вас разыщут и пришьют!
Он забился в самой настоящей истерике: топал ногами, брызгал слюной, яростно размахивал руками, производя жуткое и нелепое впечатление. Поставив чемодан, я схватил его за галстук и притянул к себе.
